Все страсти принято разделять (по их природе) на две категории — на плотские и душевные. Плотские — это те, по определению Иоанна Кассиана, которые «собственно принадлежат к возбуждению и чувству тела, которыми оно услаждается и питается, так что возбуждает иногда и спокойные души и невольно привлекает их к согласию со своим желанием»[1]; к ним относятся чревоугодие и блуд. Таким образом, почву для себя плотские страсти находят в телесных потребностях и инстинктах, а душевные — в душевных. Душевными (psychika) называются те, которые, исходя из души, не только не доставляют никакого удовольствия плоти, но еще поражают ее тяжким недугом и питают только больную душу пищею жалкого услаждения[2].
К этой категории страстей принадлежат остальные шесть: сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Несмотря на такое деление, отцы-аскеты, однако, признают, что страсти телесные и душевные находятся во взаимоотношении. Преподобный Исаак Сирин так рассуждает: «Если страсти называются душевными, потому что душа приводится ими в движение без участия тела, то и голод, и жажда, и сон будут душевными же, потому что и в них, а равно при отсечении членов, в горячке, в болезнях и в подобном тому душа страждет и совоздыхает с телом. Ибо душа соболезнует телу по общении с ним, и тело соболезнует душе; душа веселится при веселии тела, приемлет в себя и скорби его»[3].
На этом основании часто страсти чревоугодия и блуда, коренясь в теле, возбуждаются иногда без содействия души, влекут за собою и душу по ее связи с телом[4]. Взаимоотношение страстей объясняется всецело тесным взаимоотношением души и тела и их проявлений. И самые страсти телесные поэтому не могут быть рассматриваемы как акты физиологические, они скорее — состояния психофизические[5]. Сами по себе отправления организма ни в коем случае не могут быть названы страстями в порицательном смысле — таковыми являются только душевные состояния, сладострастия. Поэтому блуд и чревоугодие нравственному вменению подлежат не в качестве естественных отправлений организма, то есть не в смысле явлений физиологических, но, собственно, как психические состояния падения, которые постольку греховны и гибельны, «поскольку помысл примешивается к духу и душа сочетавается с обольстительным в ней отпечатлением, то есть поскольку названные страсти оказываются явлениями, принадлежащими к сфере психической жизни»[6].
Центр тяжести их, как и страстей душевных, лежит собственно в душе, в духовной стороне человека. Святой Иоанн Златоуст так говорит по этому поводу: «Тело без души ничего не в состоянии было бы сделать дурного, а душа и без тела многое может сделать … Объедение бывает не по нужде тела, а вследствие невнимательности души: для тела нужна пища, а не объедение… Добродетель души заключается именно в повиновении тела — душе, потому что само по себе тело ни хорошо, ни худо. Все остальное (кроме необходимых потребностей тела) принадлежит душе»[7]. Почему было бы весьма трудно, даже невозможно провести заметную грань между физиологическим и психическим элементами в страстях телесных[8].
Единство нашей души (человеческой) и та психологическая аксиома, что в душевной жизни одно психическое состояние тесно связано с другим, одно составляет необходимое условие для возникновения другого, — эти два положения дали основание отцам-аскетам установить ту тесную связь, которую имеют между собою все восемь главных страстей. Восемь страстей, — говорит преподобный Иоанн Кассиан, — хотя имеют разное происхождение и разные действия … соединены между собою каким-то сродством и, так сказать, связью, так что излишество первой страсти дает начало последующей»[9].
Ибо от излишества чревоугодия необходимо происходит блудная страсть, от блуда — сребролюбие, от сребролюбия — гнев, от гнева — печаль, от печали — уныние. Остальные две страсти, то есть тщеславие и гордость, так же соединены между собою и тем же способом, как и предыдущие страсти: от чрезмерного тщеславия рождается гордость. Но от тех шести первых страстей они совершенно отличаются и не соединяются с ними подобным союзом, и не только не получают от них никакого повода к своему рождению, но даже противным образом и порядком возбуждаются. Обыкновенно бывает так, что эти две последние страсти сильнее плодятся по истреблении первых и живее по умерщвлении их возникают и возрастают. И так, душевные страсти и так называемые телесные, имея общую психологическую основу, не только неотделимы друг от друга, но, напротив того, они находятся в тесной генетической связи.
[1] Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Собеседование 5, гл. 4.
[2] Евагрий монах. Главы о деятельной жизни. Гл. 24. С. 574.
[3] Прп. Исаак Сирин. Слово 3. С.26.
[4] Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Собеседование 5, гл. 12.
[5] Прп. Нил Синайский. Об осьми духах зла. О сребролюбии / / Добротолюбие. Т. 1. С. 247-248.
[6] Прп. Нил Синайский. Т. 1. Гл. 19. С. 248.
[7] Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Ефесянам. Беседа 5. § 4 // Свт. Иоанн Златоуст. Творения: В 12 т. СПб., 1905. Т. 11. Кн. 2. С. 47-48
[8] Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Ефесянам. Беседа 4. § 4. С. 28-29.
[9] Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Собеседование 5, гл. 10
Источник: Святитель Николай (Могилевский), выдержки из главы «Анализ человеческих страстей. Что такое страсть.» в книге «Не поклонимся греху: Святоотеческое учение борьбе со страстями» (С.33-36).